«СТАЛЬНАЯ ТРУБА» И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ
Реальная жизнь на подводной лодке тех времен была сущим адом не только для новичка, но и для старого «морского волка», поскольку субмарина далеко еще не отвечала требованиям сегодняшнего дня. Это не был подводный корабль в полном смысле слова. Подлодка являлась как бы «ныряющим» тихоходным и слабо вооруженным судном, способным лишь на недолгое погружение. Под водой она могла только уходить от противника, но была практически бессильна и не способна отвечать на его атаки собственными ударами.
К концу 30-х годов условия службы на подводных лодках оставляли желать лучшего. О том, что собой представляла жизнь в «стальной трубе» субмарины, откровенно рассказывали многие бывшие подводники. Тому, кто не служил в подводном флоте, трудно себе представить жизнь, неделями и месяцами про¬текающую в тесной, постоянно сырой и насыщенной всевозможными зловониями посудине.
В каждой лодке имелось множество отсеков, соединенных люками, которые при необходимости герметически закрывались. Отсеки носовой и кормовой части вмещали торпеды и кубрики для матросов. Между ними — от носа к корме — располагались отсеки для старшинского состава и командиров, камбуз, офицерская кают-компания, отсек гидролокатора и радиорубка, отсек управления, большие отсеки дизельных двигателей и электромоторов. Порядок отсеков мог изменяться в зависимости от типа подводной лодки, но назначение их оставалось одинаковым.
Команда подводников делилась на три боевые смены. Вахты в нормальных условиях сменялись каждые четыре часа. Личный же состав, обслуживающий двигатели, состоял только из двух смен, заступающих через шесть часов. Одной койкой обычно пользовались два человека. Во время похода не приходилось и думать о том, чтобы раздеться и нормально выспаться. Резкий сигнал боевой тревоги мог раздаться в любой момент, и вся команда должна была мгновенно занять свои посты по боевому расписанию, определявшему каждому его место и обязанности.
Перед выходом лодки в море и без того невероятно тесные ее отсеки до отказа заваливались предметами довольствия и разным имуществом, необходимым для похода, который мог длиться неделями. При проектировании подводной лодки такое загромождение отсеков, естественно, не предусматривалось. Находившиеся в них кучи продуктовых запасов мешали личному составу передвигаться, особенно в первые дни похода, когда таких запасов было много. Тяжелый запах хранившихся продуктов преобладал над всеми другими. Он смешивался со спертым воздухом трюмов, с запахом горячей пищи и одеколона, — моряки называли его «колибри», — которым подводники обычно смывали соль, оседавшую на лице в часы несения вахты на мостике. Ко всем этим «ароматам» добавлялись запахи соляра, смрад отработан¬ных газов, беспрерывно открывавшегося и закрывавшегося галь¬юна и испарения, исходившие от давно не мытых, потных чело¬веческих тел. Ну и ко всему этому качка, непрерывная тяжелая качка. Маленькая лодка при самом незначительном волнении всегда испытывала бортовую и килевую качку. Даже при курсе, наилучшим образом учитывающем волну, качка на субмарине вы¬матывала гораздо сильнее, чем на любом большом надводном корабле. Во время шторма крен нередко достигал 60 градусов. Бывало и так, что спящий на верхней койке летел вниз — не помогали даже бортики! — прямо на соседа, поэтому частенько приходилось привязываться. Сидеть в койке было неудобно, по¬тому что ее бортик врезался в ноги и они быстро отекали.
Носовой кубрик для членов экипажа являлся одновременно и местом хранения запасных торпед, а их, как правило, было шесть. Поэтому, пока «угри» — так назывались торпеды на морском жаргоне — оставались на стеллажах, для команды, ютившейся там же, почти не оставалось места: люди не могли не только выпрямиться, но даже нормально сидеть. Если дополнительный запас «угрей» лежал на палубе торпедного отсека, на них клали деревянные щиты, служившие настилом, на котором первое время и размещалась команда. Тут же, на этом настиле, могли стоять корзины, ящики и мешки, набитые провиантом; мешки с провизией покачивались и в гамаках над головами матросов. В нишах находились огнетушители, спасательные пояса и дыхательные фильтры. Использовался каждый кубический сантиметр пространства. Однако свежего мяса, как правило, хватало всего лишь дней на десять. Дальше в ход шли консервы.
В офицерской кают-компании под столом нередко складывали мешки с картофелем. Если нужно было пройти из центрального поста — мозга и главного нерва лодки — на камбуз, в моторные отсеки или к кормовому торпедному аппарату, приходилось буквально протискиваться, то и дело спотыкаясь о разные предметы. Расстояние между койками равнялось ширине стола, и поэтому одна треть его крышки была откидной: она оставалась всегда опущенной, поскольку иначе вообще немыслимо было бы протиснуться.
Душа на лодке не было. Во время продолжительного похода каждый обходился тазиком или умывальником. Гальюн был вечно занят. То и дело сквозь шум дизелей прорывался чей-либо нетерпеливый крик: «Ну что, красная?» Имелась в виду лампочка, перед дверью туалета, показывающая «занято» или «свободно».
Внутри лодки курить категорически запрещалось. Люди понимали: достаточно малейшей искры, чтобы накопившийся гре¬мучий газ разнес посудину в клочья. Воздух — вот самое драгоценное, что было в лодке!
В узкие и тесные внутренности субмарины набивалось более 40 человек, каждый со своим характером, привычками и вкусами. Никакого уединения — даже через каюты офицеров постоянно перемещались члены экипажа. В обеденные часы, совпадавшие со сменой вахт, движение через унтер-офицерский кубрик становилось особенно активным. Естественно, каждый вынужден был притираться к другому, по крайней мере, на время плавания в этой «вонючей трубе», как иногда величали лодку ее обитатели.
Команда германской субмарины в техническом отношении подчинялась старшему механику — правой руке командира. Именно старший механик определял порядок действий, когда отдавался приказ занять новую позицию. Подчиненные ему унтер-офицеры, а также личный состав центрального поста и моторных отсеков отлично знали свое дело. Обслуживание сложных механизмов и приборов внутри лодки напоминало действия летчика при слепом полете, когда он вел машину только по контрольным приборам. Торпедным оружием ведал первый вахтенный офицер, являвшийся одновременно старшим помощником командира, артиллерией — второй вахтенный офицер.
Свободная от вахты часть команды при спокойном море могла находиться на верхней палубе. Некоторые члены экипажа оставались на ходовом мостике рядом с вахтой и при волнении. В благоприятную погоду кроме рубочного люка открывались также носовой и кормовой входные люки, а иногда даже оба торпедо-погрузочных. Это позволяло вентилировать внутренние помещения лодки, просушивать отсыревшую одежду, белье, постельные принадлежности и провиант. Понятно, что все это было возможно только при движении лодки в надводном положении и в нормальных условиях. Однако о последних во время боевых действий не приходилось даже думать.
Адмирал Дениц прекрасно знал все проблемы своих подчиненных и заботился о людях. Его прозвище «папаша Карл» появилось отнюдь не случайно, ибо для подводников он действительно сделал очень многое. Экипажам обеспечивалось лучшее продовольственное снабжение. При длительной стоянке в базе, когда на лодке проверяли состояние техники и шла подготовка к новому боевому походу, большей части команды предоставлялся отпуск. Первое время каждого моряка, совершившего в среднем двенадцать походов, списывали на берег, как бы он ни протестовал. Начиная с 1943 года редко какая лодка возвращалась из второго похода — большинство же уничтожалось при первом выходе в море. Особенно угнетающе действовало на подводника ожидание предстоящего боя, часто длившееся сутками и даже неделями в условиях однообразной и суровой обстановки. Встреча с противником могла произойти в любую минуту или, наоборот, не произойти очень долго. Самым тяжелым оказывался не собственно бой, к которому все было подготовлено, не трудности, возникавшие в ходе выполнения боевой задачи, а безрезультатное, долгое и нудное выслеживание противника, отсутствие успехов. Именно это и приводило к тому, что у некоторых начинали сдавать нервы. Таких измученных людей, правда не очень часто, по возвращении в базу немедленно списывали с лодки и откомандировывали в другие части.
Подводные кадры ковались весьма сурово. Обучение будущих морских офицеров велось очень жестко и строилось на принци¬пе: «командует тот, кто умеет подчиняться». Вспоминая курсанскую учебу, командир U-997 Хайнц Шеффер признавался, что «кое-кто подумывал о самоубийстве». Кандидатов в офицеры после тяжелых месячных сборов перевозили в Киль, затем разделяли на группы и командами распределяли по парусникам «Горьх Фок», «Альберт Шлагетер» и «Хорст Вессель». Там юнцы с утра до поздней ночи «вкушали» матросскую романтику. Если кандидат-матрос проходил и это испытание, он становился морским кадетом. С этого момента его униформу украшала звездочка и золотая нашивка.
Постоянно проводились довольно пристрастные медицинские обследования и тесты. Само обучение также было очень напряженным, и многие не выдерживали шестимесячной программы. Практику обычно проходили в южной части Балтий¬ского моря, которая долгое время оставалась свободной от боевых действий. Каждая подводная лодка перед боевой стрельбой должна была провести 66 учебных атак. Тренировки проходили днем и ночью: «зависание на спарже» — то есть погружение на перископную глубину, быстрое погружение, погружение на максимальную глубину, атака из бортового орудия, маневрирование в полной темноте... Особенно серьезно относились к утомительной вахтенной службе. Один французский офицер удивлялся, рассказывая, как однажды, еще до войны, он наблюдал за немецкой подводной лодкой, приблизившейся к его кораблю. Ни один из моряков-немцев не повернул головы даже на секунду, чтобы хотя бы окинуть взглядом французский корабль. Такое сосредоточенное внимание, железная дисциплина немало удивили француза.
Примечательно, что экипажи подводных лодок состояли исключительно из добровольцев. Но не каждый, кто хотел, становился подводником. Так было до начала войны. Именно такую школу прошли лучшие из лучших: Кречмер, Шепке, Прин, Эндрасс и другие. Кадры, которые формировались позже, явно не дотягивали до них. Все эти парни, успевшие пройти «гитлерюгенд», почти не видевшие моря, не имели ни прежнего образования, ни того внутреннего стержня, который отличал первые экипажи.
Все без исключения подводники были фанатично преданы командованию, а еще больше своему делу. «Партайгеноссен», — национал-социалисты, члены партии Гитлера, — которые чем ближе к войне, тем чаще стали появляться на борту, по свиде¬тельствам многих, являлись обыкновенными членами экипажа. Политика на борту не играла той зловещей роли, какая была ей отведена в подразделениях вермахта. Очень редко можно было встретить где-нибудь портрет Гитлера. Гораздо чаще со стен улы¬бались жены или журнальные красотки.
И все же бывали исключения. Известен трагический случай, происшедший с командиром U-154 обер-лейтенантом Оскаром Кушем, которому не очень везло с атаками конвоев. Старпомом на лодке служил обер-лейтенант резерва Ульрих Абель, известный своим нацистским рвением. Когда в декабре 1943 года U-154 бесславно вернулась в базу, Абель донес на Куша, обвинив того в «недостаточной агрессивности» и «подрыве военных усилий Германии». Абель даже сумел подбить некоторых офицеров подписаться под своим рапортом. Многие позже отказались от своих подписей, однако это не помогло. Ра¬порта Абеля оказалось достаточно, чтобы с Куша сорвали погоны обер-лейтенанта и отдали под трибунал.
12 мая 1944 года командир U-154 был расстрелян в Киле. Правда, Абель об этом не узнал — он погиб в апреле того же года во время нападения англичан с воздуха на лодку U-193, командиром которой он стал в награду за свое служебное рвение.